ФРАГМЕНТ ИЗ «МОСКОВСКАЯ СОВУШКА»

 

Запросто могла бы, но не могу? Утром сообщила Марише, и это мой маленький знак, что сегодня (22.12) в ее юбилей, его концерт в зале Чайковского. Отказываясь от принятия решения, я хочу услышать подсказку, они обычно и приходят через других людей. И как же я могу оставить именинницу одну? Да и ни денег, ни особого желания слушать симфонии (особенно 15-у) — у меня нет. Но Маруся настойчиво меня отправляет на концерт: «Ну, конечно, обязательно, иди, ты в Москве и пропустишь его выступление?! Собирайся«, но а я: «Пойду только с картиной, чтоб прийти в артистическую и поговорить, наконец-то, и сказать…», «Что сказать? что любишь?», «Ну, возможно, нужно это сказать, хочу уйти с пониманием, что происходит со мной, что делать дальше», «И ты, что думаешь, что эти признания от незнакомки его не испугают?», «Я думаю, что даже не смогу сказать, что люблю», «Ну, вот, тем более не надо, люби себе потихоньку», «Как это? На расстоянии? Это длится уже всю жизнь? Я больше так не могу…Давай придумаем, что я могу ему сказать, и я выучу, а?!!»…

…Уже в течение часа я пытаюсь вдолбить в свой трепещущий мозг пять простейших предложений, но вся моя сущность дрожит только от одного осознания предстоящего, слова улетают, как только я представляю, что смотрю в твои глаза, а что же будет, если окажусь рядом? Но я усилием воли приращиваю к себе убегающие слово-мысли: 1) Я всегда мечтала с Вами познакомиться. 2) Меня зовут Наталия (подать руку). 3) Я не хотела бы казаться излишне навязчивой, но если это возможно, я бы хотела быть немного ближе к Вам. 4) Может быть я могу Вам чем-то помочь? (дать визитку). 5) Или может нужна помощь вашей маме, Ольге Дмитриевне?…Зубрю, как первоклашка перепуганная…решила, что нужно, обязательно, вслух проговорить…говорю негромко, но настойчиво (фу, какой противный голос!)…что же мне с собой делать?…соберись…а, вообще-то, уже хватит…пора  идти…билет еще нужно купить…

…Билет захотелось? Пожалуйста, в кассе есть аж два, по 7 тысяч рублей! Таких денег нет. Стою со своей картиной и не знаю что делать. Нерешительность не поможет, но и администратор тоже. Знакомая, повторяющаяся история. Стоп, есть еще «черный вход» в филармонию. И я уже молю, чтоб меня пропустили. Неизвестно, правда, чем я такая особенная, что должна получить желаемое, но использую все возможности: попросила передать Райскому через музыканта оркестра, обратилась к вовремя подошедшему Валентину Алексеевичу (он не отказал, но пока еще ничего не сделал), с охраной «навожу мосты» (оба из Украины, так что в течение получаса темы для разговора находятся). Вот и Райский Т.И. собственной персоной, но озабоченное выражение лица не сулит ничего хорошего, для него это проблема. Пошел переодеваться, я сказала, что говорила с В.А.  — что само по себе очень хорошо, но нужно обязательно ему напомнить. Я уже из полушубка потихоньку «выдвигаюсь», будто бы все решено и я скоро пройду. Вот и Тимофей Ильич. В  ожидании чуда, задаю свои вопросы, получаю аккуратные ответы, все, впрочем, как всегда. Но сочувствие сквозит: «Может не стоит…этот марафон так изматывающ, и за столько лет не принес никакого результата». Знал бы он, мою осень?! А Михаил хоть что-то об этом знает? По первой встрече кажется, что совсем не в курсе. Но как такое может быть?! Хотя, интереснее, в данный момент — какие силы меня сюда заманили? И я послушно «прителепала» и с любопытством смотрю, что из чего, как и зачем. Хотя с готовностью и без обид легко могу уйти восвояси. Но нет, судьба сегодня — быть мне в этом месте, на этом концерте. Мою фамилию вносят в список оркестрантов и вот она я — выхожу в холл из двери (под охраной), сразу направляясь в партер. На мой вопрос: «Скажите, пожалуйста, я как-то могу пройти в зал?», приятнейшим, извиняющимся тоном билетерша вещает: «Еще только второй звонок, после третьего подходите — хорошо?», я «Конечно, конечно», а удивление брызжет радостью — вот какие чудеса бывают, когда встреча прописана на страницах у судьбы! И тут же отказ, для подошедшей пары: «Что вы, что вы, пропустить не могу,  мест нет». Холл пуст, только юноша в одиночестве сидит, углубленный в книгу. Вот она та молодежь, на которую может опереться будущее: читающая, играющая на рояле, вкладывающая свою лепту в искусство и развитие культуры. Это та молодежь, в лице Димы Калашникова, и я подсаживаюсь к нему, потому что — это тот юный гений, исполнявший 17.12.14 «Швейцарскую Фантазию» с моим любимым маэстро. Беседа легко течет, открытость и приветливость интеллигентнейшего скромного молодого человека — такая редкость, но не удивляет — ведь его дух проходит развитие через классическую музыку, его духовность уже на высочайшем уровне. В удивлении и восхищении узнаю, что ноты получил за месяц до концерта — вот что значит талант! Третий звонок, и меня взмахом руки приглашают в зал. На бегу, я напоминаю охраннику о себе (чтоб запомнил и пропустил в «потайную дверь» после концерта). Без ложной скромности, выбираю свободное место во втором ряду, и это место (двойная сила цифры 3, за 7 т. руб.) — место №6. Леди — пианисто, как всегда в первом ряду. Оркестр неспешно заполняет пространство сцены, Алексей Б., недоуменно перешептывается, зная, что застрявший в пробке на Арбате дирижер (я тоже знаю — услышала, входя в зал) — вряд ли в скором времени явит свой лик. Но еще я знаю, то что дух маэстро, занимаясь водворением меня в этот миг, отвлекся и не заметил, что сам опаздывает на выступление. Я сижу и думаю, что теперь ему, чтобы успеть, в лучшем случае, нужно остановить время, чтоб, как только оркестр займет свои места, и объявят программу — он смог выйти на сцену, как ни в чем не бывало. Звучат последние слова, зал ждет, в нерешительности хлопками начинает вызывать, и, о, чудо: бледный и немного взволнованный, быстрым шагом он взлетает и тоже без ложной скромности начинает творить свое колдовство. 1 симфония Бетховена танцует и поет, щебечет и воркует, легкими аффирмациями внушая, как прекрасна эта жизнь, как нужно радоваться ей беспрестанно и ежеминутно, и танцевать ее танцевать, подпевая во все горло — смело и дерзко ее танцевать!  Для меня же продолжается колдовство, я тоже танцую, но танцую его жестами, ухватившись за кончик дирижерской палочки — танцуя, летаю любовью; всхлипываю звуками, что не могу  прижаться всем телом к его спине, и плескаться в его реальности; пою песнь своей тяги к нему, уповая на ее притяжение; и не могу оторваться, не могу увериться, что взаимопритяжение «мое от меня ко мне и без тебя».

Вот межа между звуками и беззвучием, там где выпуклость музыкальных образов все же растаявших, взрывает зал аплодисментами, удерживая и призывая улыбаться и кланяться, не отпуская и не разрешая заслуженное отдохновение. Все же антракт вступает в свои права, я падаю на спинку кресла и с закрытыми глазами лечу к тебе в артистическую, а там, только нам понятное таинство двух душ и их полеты: напряженность пылкости исступлением жажды любви, неукротимость жара, неудержимость магмы, вулканирующая жгучесть, прессинг пламени, экстаз. И твой выход после, уже с горящими щеками и мгновенным возгоранием.

Запредельная мистика музыки с ее камланием и от того возможным путешествием по мирам непроявленного и непознанного, с ее чарами чудодействия, преследует и истязает, вводит в смятение, томит и тяготит ярость-фанатичностью огня. Я погибаю от такого проникновения — сердце тормозит, забывая стучать, подстраиваясь в такт обрывочному мелодизму, и только метроритм ударных возвращают пульсу ритм. Звуковые колебания и их диапазон доведут меня сегодня до инфаркта, от таких звуковых градаций легко можно потерять сознание, что я уже практически и делаю. Хоть чуть-чуть мелодики, плиз! Сил нет совсем. А я должна еще сказать свой текст и отдать картину. Организм, тебе приказ: найти резервные силы для нашей встречи. И дожить до конца этого произведения.

Неужели конец?! Одновременно и жажда его и наркотичность  нескончания. Все же конец. Ладошки, выбивая ударами прощание и одновременно благодарность за действо, столь мощное и экзотически-космогенно-фантасмагоричное, отдавая должное феноменальности руководителя этого действа, своими хлопками привели в чувство. И вот я бегу мимо охранника, который притом в восторге от услышанной симфонии (неужели только я до такой степени не подготовлена к музыкальной запредельности этого мира?!)

Вот я с картиной, в почти растаявшей очереди напротив Амира, здороваюсь, извиняюсь, и обещаю, что пришла в последний раз, только подарить картину.  Отлично, его, по моим горячим просьбам, отстранили. (Но что у меня с голосом? несмыкание связок? сплошной сип и рип, хотя это придает какую-то пикантность и таинственность). И может наедине у меня получится лучше сказать свой текст, без Амира. Может быть?! Пожалуйста! Уверенности! Но ее нет. Я судорожно силюсь стать спокойной. Прошлогодняя леди-пианисто уже с ним, и ведет уверенные речи, а я за стеной у распахнутой двери, дрожу, как осиновый лист и пытаюсь вспомнить свой диктант из пяти предложений. Она и 17-го отхватила, подаренный им ей взгляд со сцены во время особо юморного места своей «Fantasia Helvetica», и сейчас явно наслаждается общением с ним. Ей хватает этого. Я рада, что хоть кто-то справился с собой, найдя свое место и не желая большего. А что же я? Долго буду стучать? И это закрытые двери? Может ли такое быть? Может. В самом деле?

Все, я последняя, и больше некого пропускать. Слышу: «Ну, что все? Предстоит важный разговор», и его голос мягким касанием ударяется о мою щеку. Забавно было увидеть его, выглядывающим из-за двери, со взглядом, строгого папочки, узревшего нерадивую дочурку: «А ну, ну, сделаю, если опять ничего путнего не скажешь!» Картина в моих руках, открыла проход в альков муз и музыки. Но…

Молниеносно, заняв свое место, в ожидающей позе «слушаю», он опять утопил меня в своих глазах. Я же в своей наготе стала пытаться одеться в одежки вызубренных фраз. Но хотелось правды, хотелось признания, что он знает мою осень, его-мой сентябрьский фестиваль, помнит нашего общего бога, и миссию одну на двоих. Но он выпучивал глаза на фразы, не укладывающиеся в рамки дип.отношений. Пока я говорила, что хотела всегда нашего знакомства, он соглашался, спрашивала не нуждается ли он в моей помощи, и как чувствует себя Ольга Дмитриевна, парировал, что помощь не требуется, и у Ольги Дмитриевны «Слава, Богу, все хорошо». Картину взял в руки, что само по себе нонсенс, покрутил, уточнил мое авторство и поставил в уголок, чтоб никто не уволок. Я напомнила о портрете, сказав, что наверное он ему не понравился, на что он не знал ответ, а об «украинских лилиях» сказал, что, наверное, понравились», «Наверное?!» Потом я сказала, что «наверное слишком много я в своих мыслях говорю с Вами, а Вы, со мной разве нет?», и что, «наверное Бог…» — на этом, выразительными вскидываниями бровей, крамольные речи пресеклись  и я, понимая мимику жестов, пыталась вспомнить следующее  за последующим, но все уже давно перепуталось, да и закончилось, а новое не приходило. Я протянула руку и сказала, что меня зовут Наталия, на что он каким-то искусственным тоном повторив мое имя, сделал акцент на окончание ЛЬЯ (то, чего крайне не люблю). Но уточнять я не стала и моя, на удивление холодная ладошка, выскользнув из горячей и притягательной, уволокла меня в коридор, на улицу, в метро, домой и в «люлю». А там мною занялся мой микрокосм: предынфарктное состояние — раздробить, мою внутреннюю маленькую девочку, просидевшую в заложниках в течении пяти часов — освободить, оказать психологическую помощь от полученного стресса, наполнить пустоту. Поэтому по трассам нам неизведанным, расчесывая и приводя в порядок мои ощетинившиеся молекулы: «дыбом волоса», при том каждой микрочастицы — это об истинном состоянии моего организма после Шостаковича. И если бы не мой мир, приводили бы меня в чувство врачи. Но слава Богу!, что моя вселенная мною занимается, любит меня и прощает все мои прегрешения.

…Новое утро. Обновленное тело. Оно хочет нестись все быстрее и быстрее вперед. Сказочный вечер, но мои вечные тормоза, ведут «за ручку осознания неиспользованного шанса» и,  «что дальше? все? он потерян?, «хочу быть рядом с тобой, кем угодно: прислуживать, ухаживать за мамой, убирать, готовить», «позвони, позови, буду тебе рабой», я бегу в поисках нового парка и на всех парах успеваю вопить вселенной: «Быстрее, быстрее, мир мой, прошу — быстрее! Нестерпимость невозможности разотри на жерновах мировой мельницы, испеки пироги «счастья встречи» для пирушки сердечка, с триумфом заполни душащие щели неверия чернилами творца вездесущего. Готова быть всем… чем…. кем — он хочет видеть меня возле себя.»…

…зомби, я зомби, с вытянутыми антеннами рук… такова импрессия после сработанного, отработанного, быстро «без сучка, без задоринки» по проложенному жерлу вулкана заколдованного круга — из квартиры Маришы сквозь квартиру на Староконюшенном, через Измайловский парк  в квартиру Маришы — демарша моего осознанного сновидения врезавшегося в ослабившую хватку  реальность. Из сна в реаль я приземлилась в твоей прихожей и шасси по тормозному пути несут меня прямо внутрь твоего, молчаливо-источающего испуго-озабоченность взгляда.

меня — ветреной свободы. Как я отражаюсь, чем являюсь к тебе, пароксизмом ли на фоне твоей любви к миру или самой любовью? Но сложность транспозиции, транспонирование из тональности «виртуаль» в тональность  «реаль» — на своих плечах  несу я. Хрупкость заменяя сталью упорства. Сквозь водопады слез (своих, бурых, горючих), как ни парадоксально, промокая, остаюсь размягченной. Стать ли мне когда-либо мощью силы, круша и вовлекая остаток твоей свободы в мою несвободу тобой?!!…нет…я же зомби..зо-о-ммм-ббии…но веселость и легкость, смачно промазанная в пространстве, несет меня дальше: в метро, в Измайловский парк, к трем медведям из новой сказки про старуху (которую: огонь, где ее сжигали, и вода, в которой ее топили — сделали из нее девочку, омолодив и очистив). Я же, освободив глаза, уши, ноздри деревянных идолов от забитости снегом, чтоб лучше меня слышали, скачу через площадь Мужества, памятник Зое Космодемьянской, и, четырехчасовой путь домой, который является моим прощанием с тобой…  Вот я в свободе этого прощания с откровением, которое было подарено последним прощением от меня твоей нелюбви ко мне. Много мужества и много прощения, и, много прощания с «Goodbye Paris моих мечт»…goodbye, дорогой, ты просто чудо! Смотреть на меня восемь лет и не узнавать меня, видеть мои страдания и продолжать «мочалить» дальше. Вечная игра и Бог — юморист. Вот почему театр нашей жизни по итогу всегда есть цирк зверей. Я хочу тебе рассказать, как я живу с тобой уже столько лет-веков, а пробегая в очередной раз рядом, только робко касаюсь взглядом. Я хочу тебе дать счастье, а так и не знаю — нужно ли тебе оно от меня. Я не знаю, куда я, источая эссенцию любви, прорвусь и хватит ли мне мужества и патриотизма. Партизанские вылазки последних лет — это победа в WW  над самой собой, так? Это не проявление любви? Это не поток любви? Это потоп из моих слез, которые когда-нибудь закончатся? Иссякнут? Сублимируются в мое счастье?! Подтекающий, колошматящий мир! И только потому, что поставила высокую планку для своей любви — Вечная, Вселенская, Абсолютная! Теперь разгребай! Сама вино-вата-я Я. Я приехала в этот раз, только потому что, созданная (кем-то?) ситуация намекнула мне, что ты хочешь этой встречи, тебе совсем и не больно, а возможно — приятно, что рядом протекают эмоции, чувства. Я больше могла не бояться нарушить твой покой, т.к. то ложное общение, которое мне устроили интернет-сети, уверили меня в этом. Я явилась, чтобы увидеть это и проверить силу своей «болезни — вечной, абсолютной, вселенской», неизлечимость ее  во мне. И как любое слово: слово любовь-боль, любовь-болезнь  меняю на просто любовь. Все только во мне. Обиды прочь, слабости «в сад», планы — новые, цели — скромные. Сделай счастливыми своих близких, родных, родителей, сыновей, подруг и себя. Если свой минимум не тянешь, о каком максимуме может идти речь. Сделай счастливой просто себя, и тогда лучи твоего маленького солнышка может быть выбравшись на поверхность и согреют кого-то рядом. Ведь раньше это было тебе доступно. Что ж теперь? В нереальных мирах, с виртулями потрачено столько, что хватило бы «изменить мир»! И вся эта энергия ушла не своему миру?! Какой в этом смысл? Питать чужие вселенные такими ценными энергиями?!…

…Снежинки кружат, прилипая к влажным векам, щекам, щекочут нос, прижимаются к губам. Некоторые, смахиваемые легким дуновением ветерка умудряются оторваться и улететь. Но те, которые касаются алых бутонов губ — тают и остаются с ними насовсем, навсегда, питая их — вот, что для них благодать. Соприкосновение с эталоном любви — это высшая их цель, это смысл рая. Еще ресницы, танцем в ритме танго, пытаются не допустить накатывающиеся шары капель, неутомимо образующиеся за их охранным частоколом. Удержать, не дать пролиться. Ни одной капелькой не замерзнуть  — остаться горячими, а значит внутри. Острой колючкой льдинка-снежинка попадает в глаз и режет, колет,  и почему-то долго не тает. Так и Снежная Королева, ледяным холодом  своего льда и в глазах и в сердце Кая творила свое колдовство. Наградив его тем, чем владела. Ведь она тоже хотела любви, и рядом душу, а получила, то что сама из себя представляла, ледяное подобие , и из живого мальчика сделала своего клона. Потому то только горячие, пролившиеся слезы Герды, слезы любви ее сердца — отогрели, растопили, спасли. А чертоги Снежной Королевы рассыпавшись несутся по миру красивейшими из неживого — миниатюрами произведения искусства природы — белыми пушистыми снежинками. Снежинками, прорывающимися во внутрь музыкой. Цфасман, капелью джазовых «поливов» пробирается через слуховые каналы, стучится филигранным мастерством пианиста, рассыпающего бисер искрящихся звуков — это же звонок моего телефона пробивается в сознание, а я далеко витаю и никак не возвращаюсь…

— Алло, Маришка! Ты даже не можешь себе представить где я была?!! — долго удерживаемые слезы все же умудрились пролиться, но голос отсветил радостью.

— Где была? А где ты сейчас?

— Сейчас я уже в метро… станция «Партизанская»… но где я побывала сегодня…

— Где? Ну, не томи…ты меня пугаешь своей восторженностью!

— Я подарила «Подсолнушки» Ольге Дмитриевне! — голос проявил истинность желанности произошедшего, сдув шелуху недавних обид и прорывов в свободу от несвободы.

— В смысле…- на конце звукового канала повисла каплей вопросительная тишина.

— Я же говорила тебе вчера, что у меня появилось странное желание подарить его маме картину, вот я и пошла.

— А адрес? Где взяла адрес? Как договорилась о встрече?

— Никак не договаривалась. Просто почувствовала, что пора идти, вот и побежала. А адрес в справочнике через инет нашла. Там было три, но я выбрала первый.

— Почему, первый? — удивленно уточнила Мариша.

— Потому что мой ориентир — цифры, а сейчас, именно тройки  и удвоенно-усиленные тройки, вот они и победили. А, вообще, я очень возмущена тем, что можно так просто найти по фамилии и дате рождения и телефон и адрес?! Незащищенность человека в современном мире пугает и обескураживает. Хоть что-то можно с этим сделать?

— Вряд ли.

— Да, только и остается уповать на Господа, чтоб уберег! Так вот, я по твоему заданию все ждала Анрюшу, а он задерживался уже на два часа. Мне было невмоготу, потому что мой мир меня уже настроил по-полной: «подкрепил красивейшим проходом ярчайшего солнца, платинового цвета» по горизонту в моем окне с рисунком ангела сквозь деревья, уверил фразой из TWI  «…вчера было рано, завтра будет поздно…хватит мечтать, иди уже и совершай свои подвиги…», и запутал  «…Христос был простым еврейским мальчиком…» Непонятно, к чему это? Ну, да, ладно. Я все ждала твоего знакомого, волновалась, что меня так настойчиво заставляют сделать сомнительное дело. Врываться в дом без приглашения — это по меньшей мере — неприлично… Да и точно-то я не знала, что меня ждет по тому адресу.

— И что же, Андрей ушел и ты полетела на крыльях любви к его маме со своей картиной?!!!

— Да, но прежде, я поняла, что пока я не соберусь, он не придет, подождала, подождала, по-проверяла, ничего не происходит, оделась, упаковала картину и сразу звонок в дверь! С ним разобралась и вот тогда «полетела на крыльях…»

Трубка хмыкнула, а Натали продолжила: «Меня как что-то вело… В метро я отметила, что прямо передо мной на эскалатор вбежали две девушки с тряпками, растянули их и стали «прокладывать путь», и я подумала, что их должно было быть три, а глянув вверх увидела, что так и есть: еще одна стояла на несколько ступенек выше.  Потом я побегала по старому Арбату туда-сюда-назад-обратно, и как оказалось это было не просто так. Я вошла в квартиру в аккурат после ЕГО возвращения с репетиции.»

— Стоп, — сказала Марина, — а как ты вообще попала в квартиру, там, что свободный вход, для всех «страждущих»?

— Нет, только для «долгоиграющих страждущих», как я. Знаешь ли, но ты кое-чего еще не ведаешь из моей love-истории?

— Чего это я могу не ведать?  Все мы здесь ведуньи… О, вы уже целовались! Точно! Ну, как ты могла скрывать от меня такое так долго?!!! — трубка забулькала и стала перекатываться волнами звуков.

— Почти. День 200-летия дип.отношений, 17 декабря, первый послеконцерт, на котором он отдирал мои вцепившиеся обе руки от одной своей гениальной, ознаменовал собой юбилей-дату наших личных отношений — «Околотридцатилетие рукопожатия», которое, трогательным мосточком, проложенным из 1986 года в 2014 расшаталось на ветру моих ищущих правду чувств. И я захотела вернуть ему его рукопожатие.

— Что? Так это не первое ваше касание тел было?! Блудница! В 1986 г. тебе было…э…19 лет, а сейчас 47 истекает. Ты и сейчас малолетка, а тогда вообще в грудничковом возрасте была. Как он мог?! А и правда, как он смог устоять от твоего «рукопроникновения»?

— Не моего, а своего.

— Да, что ты, он сам тебя взял…

— На абордаж — уже обе трубки забулькивали пространство эфира странными всплесками колебаний.

— Сам взял тебя за руку? — уточнила трубка №1.

А трубка №2 заерзала в нерешительности, потому что высмеивать свои самые светлые чувства, резвясь и ерничая, было, как-то непривычно. Но видно это «околотридцатилетие» тоже внесли свою лепту, плюс комичность отдирания, своим постоянным присутствием, оставили тон на месте, а смысл в протесте стал продираться сквозь эти обидные колебания одой воспевания «рукодержания» мужской ладони — женской. — Я подарила ему букет сразу после первого отделения концерта, и не знаю как моя рука оказалась в его и когда он ее схватил. Естественно я стала бежать с перепугу. Ведь на виду у всех, на сцене, он меня стал «рукопожимать». Но было поздно делать такие телодвижения, это уже «заметил весь Луганск», а чуть позже это озвучила моя преподаватель по специальности, сказав: «Мадам Иногородская, у которой пессимизм, хотела Плетнева увести с собой».

— А что не хотела? — бульбы достигли уже вселенских размеров.

— Хотела, но чтоб он увел. Не я же должна уводить.

— В самом деле? А сейчас разве не ты активный элемент.

— И сейчас ничего не изменилось. Я скромно жду. Иногда, правда, напоминая о себе.

— Памятник тебе, скромнице нашей, пора уже ставить. «Ожидающая вечность» называется. Ты ж никуда не спешишь. Еще по-наслаждаешься лет, эдак, с десяток  вашим третьим рукопожатием, а потом придешь, опираясь на трость старости и скажешь: «Я вас люблю, любовь никак не может в душе моей угаснуть насовсем, но пусть она совсем вас не тревожит, я не хочу печалить вас ничем. Ни той любовью, что не состоялась, ни той заботой, что не проросла, из нежности ласкающих тех пальцев. Так не прощайте же меня вы никогда «.

— Тюю, типун тебе на язык.

— Не нужно мне никакого типуна, лучше шептуна.

— Чтоб нашептал о … — трубки №1 и №2 резко замаяковали короткими гудками, возвещая о редкой глупости человеческих разговоров, которую телефоны не смогли выдержать. И прилетев на паутинке памяти, мысль вновь перенесла ее в тот миг, на тот концерт 1986 года, который разлучил их. И это можно было прочесть в собственном телефоне всего лишь открыв нужный файл.

Вопрос, откуда все девчонки ее группы знали о ее любви, всколыхнул воспоминания.

Лия сильно и не сопротивлялась, когда стайка сокурсниц, окружив ее, заставили взять букет цветов и преподнести их исполнителю. Ее скромность, робость и страх публичности на время затмило чувство важности этого момента. Вся ее сущность затрепетала, этот букет ей жег пальцы, путал мысли, мешал раствориться в музыке, прекрасной музыке, которая лилась из под  его пальцев. Она ничего не слышала, ничего не видела и знала, что не сможет сдвинуться с места. Но мысль плотно опутала ее: «это знак судьбы – ты просто обязана отдать эти цветы, они соединительная ниточка». Она чувствовала, что должна прожить это, хотя в это мгновение ей казалось, что она этого не переживет.

Последний звук растаял в тишине, миг, и зал взорвался аплодисментами. Но этот миг растянулся на века. И тем не менее она на сцене, отдает свой букет, мямлит свои слова и мчится из этого мгновения вон, цепляясь платьем за металлический край ступенек, и, только тогда немножко успокаиваясь. Опасность физического падения переключает ее, эмоциональный взрыв предотвращен. Но в это мгновение все рушится. Она понимает, что ничего не сделала для своей любви и потеряла шанс, который ей дала жизнь.

«Зачем мне дали  эти цветы? Неужели это так явно, что вся группа знает о моих чувствах? Ладно, еще мои близкие подруги с этими шариками на Д.Р.: Наташа + Миша= Любовь! Но все остальные?! Да и преподаватель по специальности сказала, что я хотела увести его с собой.

А я ведь всего лишь хотела подарить цветы, выпалила фразу из пяти слов, вызубренную тысячи раз. Он взял цветы и пожал своей теплой, сухой рукой мою вечно влажнеющую руку, сказав: «Это вам, большое спасибо». И мне показалось вечностью это рукопожатие. Мне нужно было бежать, что я и сделала. Мне было так неловко. Для меня, это наше первое прикосновение, было столь важным, долгожданным, но все это произошло на виду, и я сбежала. Я проявила слабость, заурядность. Ничем не примечательная, как же я хотела заслужить внимание этого человека?!

Потом я металась по ночным улицам в надежде увидеть его, и тогда уже сказать много, много всего, что накопилось в душе. Но жизнь дает всего лишь один шанс. И если ты его не использовал, зачем винить кого-то, а тем более судьбу».

Скользящим движением по экрану, закрывая папку на которой хранилась электронная версия ее книги, написанной и отданной ЕМУ, палец уперся в точку и замер, глаз выхватил прыгающую трубку; там входящий звонок деребанил пиксели, а в голове непроизвольно самообразовывалась ода тех.прогрессу.

Прерванный разговор, вспыхнувший новой искрой осознания произошедшего волшебства, обещанного на Рождество и исполненного, прокатился отзвуками недавних событий и разлился в пространстве. Ведь у вселенной свои правила, и если ты способствуешь воплощению ее замыслов, можешь получать непредвиденные, но очень дорогие подарки от нее — чудеса чудес чудесные. И это та магия, которая делать человека счастливым. Это та магия, которая уже готова открыть новые возможности обновленного человечества. Проявление нового сверхчеловека с магическими способностями. Но о сказочном агукать, можно доверить, только сказке. Да и в реаль она проскользнет сама без всяких там человеческих побасенок.

 — Алло, Нат, ну, так как ты все же попала в квартиру? — Маришино любопытство просачиваясь, прорывало ауру трубки, не обращая внимание на километры разделяющие, но не властвующие. —  Даже «долгоиграющих страждущих» так просто  не впускают в свой дом, и тем более такие люди.

— Магия чисел, магия Рождества…

— Католического?

— У чуда нет преград человеческих предрассудков. Магия этого дня…

— Ну, ладно, ладно, не томи. Магия этого дня завела тебя на Старый Арбат, пронесла взад-вперед! А в квартиру как занесла? Поподробней, плиз!

— Вот вам, поподробней. Упал мне на руки мужчинка с гитарой за плечом.

— Что, прям так и упал?

— Да, манной небесной! Взбираясь на  тротуар, он собрался падать, я его поддержала за локоть, а за одно, раз уж он мне свалился на ладонь, решила у него спросить где Староконюшенный переулок. Так он стал терзать меня своими вопросами: а зачем, а к кому? Ну, я честно отвечала, что к маме Михаила Плетнева иду, картину дарить.  И тут его прорвало, он восторженно стал «вопить»: «что — это же чудо, что он тоже идет из этого же дома, и как так, что мне тоже нужно именно туда же, и почему я взяла и спросила именно у него»?! Я сказала: «Ну, так, чудо же! И кто-то, вообще-то, свалился мне прямо в руки?» А подумала, что мне уже и не привыкать. После попадания 22 декабря в яблочко, я только тихо восхищаюсь, ведь все равно не узнать, как такое происходит. А хотелось бы, чтоб взять и повторить. Но, увы, вряд ли от нас хоть что-то зависит. Оказалось, что его зовут Сергей, и, что русская душа легко раскрывается, от таких чудес. Он стал требовать номер телефона и непременно поцелуй, чтоб скрепить его! Но я уже убегала, унося  в своей голове четыре важные цифры и букву, подаренные мне волшебством этого вечера.

— Ух, ты! Надо же, я бы не поверила, если бы не знала тебя. Серьезно, получается, что ты у первого встречного спросила дорогу, а тебе сказали код от домофона?!

— Ну, да! А, что тут такого?!

— Ну, конечно, «а что тут такого!» — озорно передразнила Мариша, — и ты пошла…

— И не сразу дошла. Следующий отрезок пути, меня вел Николай.  Я уже забралась в конец Арбата, а нужного переулка все не было. Там где я подумала, что пора сворачивать, не оказалось надписи, и мне пришлось спросить-уточнить,  мне сказали, что это переулок Серебряный отправив дальше. Я и пошла. А когда поняла, что впереди ничего уже не светит, обратилась за помощью, как оказалось, к Николаю. Он захотел, не знамо почему довести меня к самому подъезду, что и сделал. Чуть ли ни код помог набрать.

— А имена? Как культурные люди, сразу именами обменялись?

— Да, как-то так сложилось. Я и сама, когда уже все образовалось таким чудесным образом, прокрутила киношку моего похода и заподозрила, что имена-то не простые. Понятно, что ангелы-хранители чистили снежок, чтоб я непременно коснулась чуда, но имена-то какие! И как-то сами на ум пришли: Сергий Радонежский и Николай Чудотворец. И я подумала, а кто третий, неужели Святой Михаил!?! У нас есть место, в центре Киева, где я считаю, находится место силы — место силы любви. Там, Михайловский собор, на одной линии с Софийским, и,  как бы «смотрит, любуется» своей Софией. Я об этом еще в 13-ом году на записи фильма говорила. А в октябре просила чуда под соответствующей иконой там же, и уходя из собора  подошла к «фонтанчику, который  предрек», что все сбудется, ведь моя монетка приклеилась. Вот и жду теперь когда расцветет наша любовь благоухающим цветком.

 — Интересно, хотелось бы мне побывать в Киеве, многие восхищаются его красотой, но в связи с событиями, вряд ли скоро получится. А триединость  твоих помощников уже и не оспаривается?

— Нет. «Невже, не прозоро тобі?»: Сергий дал код, Николай довел, Михаил встретил.

— Непрозрачно?

— Да, полиглотище, ты мой!

— Удивительно все это!

— И я об этом! Ты даже не представляешь как удивительно, что я, вообще, в Москву попала! Возможности не было никакой  и желание только на уровне «хотела бы», но не хочу, совсем без энергий, которые могли бы организовать поездку, как раньше. Ты же знаешь, и деньги находились и дела улаживались. Главное Наташа захотела соприкоснуться, и вуаля! Но, оказывается, свыше тех сил, что раньше мне создавали возможности, есть такие силы, которые заставляют меня не отказываться от мечты на последнем ее участке.

— Ладно, давай без защиты диссертации на тему: «Воля человека — это ли не завуалированная воля высших сил?!!» — парировала Мариша, явно не веря. — Что было дальше?

— А дальше, я взлетела два пролета по лестнице и оказалась перед дверью. Сделала звонок — «дзынь-дзынь», громкий и пронзительный, и, подумала, что зря второй раз нажала.

— Почему?

— Потому, что Ольга Дмитриевна могла отдыхать. У меня было постоянное знание, что она приболела. Поэтому и тянуло меня к ней. Когда дарила картину, сказала ее компаньонке, чтоб  на видном месте поставили, даже сказала куда!, и что картина ее будет лечить. Что подсолнушки — это маленькие солнышки, тем более приехавшие с Украины.

— Стоп, подожди, не перепрыгивай так. Да и как ты могла знать, что она болела?

— Никак, но оказалось, что знала. Почувствовала!?! Я даже у Райского спросила 22 числа о ее самочувствии.  И у «знаешь сама кого», тоже. Но ты ж помнишь, что он сказал: «Все хорошо, в вас не нуждаемся».

— Ладно. Ты ж его там увидела? Как прошла встреча?

— Прошла семимильными шагами мимо, как всегда.

— Ну, не томи. Ты позвонила …и.

— И дверь открылась. Я сказала, что меня зовут Наташа и я пришла подарить Ольге Дмитриевне картину. Меня впустили, провели в прихожую и дали тапочки. Но пока я выпрыгивала из ботинок, один без моего ведома решил полетать, ну и погрохотать чуток. На шум вышел бдительный страж покоя своей мамы и увидел «то чудо с Украины, которое через 8 лет наконец-то «познакомилося», сказав свое имя, и «потягало»  за руку, два раза, ну, очень видно «хотелося». И подумал, наверное: «Опять? Что-то зачастило оно, чудо-то, собой ошарашивать».

— Да, ладно, тебе. Что он сказал-то?

— Ничего. Ни звука, ни слова, ни вздоха, летучая коррида взглядами, а параллельно волшебная фраза, открывающая все двери: » Это Наташа, пришла подарить картину Ольге Дмитриевне». Мой взгляд полетел шпагой: «меня выгонять нельзя», а его «О, Боже! Что это, как так? Ну, да, ладно?!» А я, схватив картину, убрала себя-мулету,  в соседнюю комнату, и стала вещать и поздравлять с наступающими праздниками его маму. А потом ушла, радостная, что все это свершила.

— И что и все? Вы, что так и не поговорили?!

— Когда я вернулась в прихожую, его там не было, и я, конечно, на всякий случай спросила о разговоре со «знамо кем», но посмотрев на дверь, мне сказали, что он заперся, значит занят. И я утелепала блуждать в своих потьмах дальше. Но знаешь, тот миг: пересечение взглядов, в этом именно месте — было узнавание, я опять столкнулась с предсказывающими снами, которые любят меня посещать. И это успокоило мои надрывные вопли: «зачем заманили, поставили перед ним, если ему нечего мне сказать, ведь я не скажу в таких условиях ни слова о любви, пора бы это понять». О любви не просят, ею можно только заразить.

— Да, я помню — это из твоей книги.

— Угу. Было бы чем.

— Подведем итоги: чудо состоялось… — начала было Марина…

— …но чудо, наложенное на чудо-юдо, рождает бурю, вихри и грозу и проглотившего солнце дракона…

— Что это?

— Это, то, что пока не время нам общаться, и все идет своим чередом.

— Понятно. Опять себя оправдываешь. Ладно, давай домой уже иди.

— Скоро буду. Нет, ну, ты представляешь какой день?!!!

— Да, сказочный. Жду тебя.

Трубки №1 и №2, с жалостью крякнули: «в кои-то веки, сказ на ночь… и так быстро все закончилось… впрочем, как всегда в жизни — лучшее пролетает молнией, а все остальное тянется тысячелетиями». А в воспаленном мозгу заискрилась радостью строчка из песни, услышанной в метро на ст. Арбатская и спетой приятным мужским баритоном после демарша в его дом… «две вечности сошлись в один короткий день».

Lv Qiming «Ода красному флагу»